Вроде бы и план есть, и знаешь, о чем писать, но слова не складываются?
Я нашла для себя несколько способов.
Первый – в том, чтобы отвлечься, сменить ненадолго вид деятельности или отдохнуть. Этот способ у меня не всегда срабатывает как нужно, потому что я могу пойти выпить чаю, а в итоге посолить десять банок помидор, сварить обед из трех блюд или устроить генеральную стирку, а еще позвать гостей или поехать в гости, и в итоге вообще ничего не написать, хотя и провести время с пользой и весело.
Второй способ – почитать чужие книги и тексты. Чаще всего я иду на ресурсы, где можно читать самиздат бесплатно, открываю первое, что подвернется на главной странице, по принципу «обложка понравилась» и читаю. Если интересно, закидываю в закладки и потом дочитываю, а если нет, то бросаю и забываю. Иногда я нахожу что-то в самом деле стоящее, но чаще, увы, нет. Возможно у меня своеобразный вкус в литературе или я просто привереда, но это не важно. Важно, что чужие тексты меня отвлекают, перенастраивают и минут через 30 такого чтения я могу вернуться к своему тексту и работать дальше.
Способ третий – я начинаю писать что-то по теме своей работы, но не важное и в контексте развития сюжета бесполезное. Например, вместо того, чтобы писать необходимый по сюжету эпизод, я начинаю раскручивать тему незначительного второстепенного персонажа, описываю его жизнь и поступки так, словно он вдруг стал главным героем. Такие мои «повороты не туда» иногда достигают размера в пару тысяч слов и больше. Потом я их без особого сожаления удаляю и пишу по теме.
Вчерашний такой «поворот не туда» я решила принести вам. Что добру пропадать?
«Станислав Грачев относился к тем людям, которые в детстве настраивали радиоприемник и случайно настроили себя против общепринятых морально-этических норм. Как так вышло Грачев и сам, вероятно, не понимал. А может ему было удобно не понимать.
С одной стороны Грачева ценили и уважали, как талантливого художника и скульптора. А с другой — Грачев славился неуемным блядством, пьянством, безудержными вечеринками и девиантным поведением. Не вдаваясь в подробности, у Грачева и Сказочника было много общего. Только Грачев человек искусства, он писал картины, безудержно любил женщин, никого не убивал и, в сравнении со Сказочником, казался просто душкой.
Грачева постоянно кто-то спасал. Очередная златовласая нимфа или муза, такая же неприкаянная, как сам Грачев. Грачев с трудом помнил их имена, но спасательниц это не останавливало. Они спасали его от запоя и прочих зависимостей, от необдуманных поступков и трат. Самые рьяные спасали бессмертную душу Грачева. Грачев им не мешал, процесс спасения переходил от одной музы к другой, как олимпийский огонь.
Прожигая жизнь в бесконечном водовороте чувств и чувственности, в пьяном угаре, в похоти и вдохновении, в фантастическом озарении и беспросветной депрессии, Грачев то обретал мир с самим с собой, то впадал в разрушительный хаос.
В мастерской Грачева, где он обитал и, каким-то непостижимым образом, работал, в режиме нон-стоп происходило то, что, один журналист, затесавшийся в гости к Грачеву, коротко охарактеризовал фразой: “Бордель — он и есть бордель”. И в то же время, здесь царила атмосфера неуловимой хрупкой святости, как в забытом храме, где пляшут пылинки в солнечном луче, пробившемся сквозь грязное стекло. Где прозябает покинутый паствой бог, растерявший свою божественную сущность, но не суть. Где каждый чувствует внутреннюю дрожь вечного грехопадения, узнавая себя в полустертых фресках на закопченных стенах.
Двери в мастерской Грачева никогда не закрывались. Грачев не вел учета гостям, и большую их часть, обычно даже не знал. Очень разные люди приходили сюда. Кто-то лишь однажды, а кто-то постоянно. Грачев презирал различия, не чувствовал границ и разниц, пил с бомжами и коммерсантами, вел философские беседы с проститутками и священниками, спорил о смысле бытия с наркоманами и, поговаривали, трахался с женой мэра. Грачев, как гипертрофированное мерило человеческого ханжества, словно кривое зеркало всех возможных пороков, притягивал к себе таких же, как он сам. Людей, стоящих у грани, или давно ее пересекших. Фриков и маргиналов всех мастей. И хищников-падальщиков, таких, как Сказочник.
Грачев любил рассуждать на тему того, что каждый человек мнит себя уникальным. Холстом, на котором неведомый творец пишет судьбу, историю жизни человека. Но это эгоистичная чушь. Человек — лишь палитра, на которой творец бесконечно смешивает краски, чтобы получить идеальный оттенок и добавить его в картину мира. Человек — не творение, а инструмент.
Грачев писал заказные бесчувственные и красивые портреты и, по вдохновению, томительно-прекрасную и тревожную обнаженку с натуры, которая разлеталась по частным коллекциям. В картинах Грачева крылась его магия. В его скульптурах она оживала с пугающей откровенностью.
Под эфиром Грачев мог бесконечно фотографировать свой внушительный эрегированный член — коллекция черно-белых фотографий которого давно перевалила за несколько тысяч экземпляров. Грачев распечатывал лучшие, с его точки зрения, фото и развешивал на стенах мастерской. Поспорить с фаллическим культом самолюбования Грачева могли лишь фото разнообразных женских грудей, которые Грачев снимал с такой же маниакальной увлеченностью, благо натурщиц хватало.
Грачев никого не приглашал к себе и не выгонял. Люди приходили и уходили сами. Грачев оставался, как незыблемая твердь зыбкого выдуманного им мира.
Сказочник любил бывать у Грачева, ему здесь всегда радовались. Сказочник приносил эфир. Притворялся добрым волшебником. Выворачивал карманы, высыпал ампулы на стол. Смотрел, как горят глаза, как тянутся за приношением жадные руки. За сиюминутное счастье, за глоток эйфории, за возможность почувствовать нечеловеческое величие, Сказочник покупал все, то немногое, что здесь могли ему предложить. Крепкий коктейль из эмоций, круто замешанных на безысходности, а на закуску случайный секс, дешевое бухло и забытье.
Казалось бы, все то же самое Сказочник мог получить где угодно, хотя бы в своем клубе, но нет. В мастерской Грачева царил тот неуловимый дух распада, который манил Сказочника, как манят голодных ос опавшие в осеннем саду груши, источающие приторный аромат меда и гниения. Сладость и горечь. Клуб Сказочника и Инги назывался “Блажь”, но все, по-настоящему блаженные и потерянные души собирал под своим крылом Грачев.»